По сердцу галопом с налёту шальная волною боль,
ты не девочка больше — надрывное си-бемоль,
да притом истерической верхней октавы,
к чёрту это враньё! вы, наверное, были правы:
не бывает счастья без ложки густой отравы.
Семь сквозных пулевых и дымящийся чёрный ствол.
Злое, резкое, руки в дрожь
и шипенье сквозь зубы: "...Меня не трожь...",
воздух в лёгких — шипами яда,
"Ох, не надо, прошу, не надо,
успокойся, ну вот же, рядом...",
слишком сладкая патокой горло залила ложь.
На семи сквозняках, на открытом ветрам перекрёстке,
снова стукнул Барон своей об пол тростью —
и лови теперь сердца у горла холодный звенящий ком,
улыбайся сквозь зубы, шепчи: этот тремор давно знаком,
и катись под откос Колесом пополам с Дураком,
до простого смешно, или нет, до смешного просто.
Сильной долей латай свой сто первый убогий стих,
как земля ещё носит таких безнадёжно, как ты, слепых,
завязали глаза — и ищи свой Эдем на ощупь,
а не можешь, попробуй хотя бы красиво сдохнуть,
спину прямо, не смей ни вздохнуть, ни охнуть,
пока приступ отчаянной боли в груди не стих.
Не такая, другая, проклятой вороной белой,
припорошена пеплом мечты, ты рисуешь на голых стенах,
изнутри, по грудине, рисуешь по рёбрам знаки,
и цветут на ладонях кармином стигматы-маки,
и не плачется больше — сердечная ссохлась мякоть,
иногда ты сама себе кажешься слишком смелой.
Если б выкричать разом все эти стальные иглы,
чтобы правда одна, а не эти дурные игры,
неподъёмная тяжесть пути мягкой лапой вдавила в землю,
на могиле у мамы написано: "Вечности не приемлю",
мы, шаманы да ведьмы, — дурное, больное племя,
не одна я науку такую на шкуре своей постигла.
Эти строки — попытка держать при паршивой игре неплохую мину,
в мироздание крик: "Чёрта с два ты меня сломило!!!",
просто новая боль, их таких у меня три горсти,
улыбнулся Барон и прицелился снова тростью,
говорит: "...скоро жди меня снова в гости,
а пока выдыхай, я на время, пожалуй, сгину..."
Маленькая Ло
